Описываемые здесь события – часть того, что сохранилось в памяти не только о годах Великой Отечественной войны, когда я был студентом физико-математического факультета Томского государственного университета имени В.В. Куйбышева (слова им. «В. Куйбышева» еще долгое время присутствовали во всех высказываниях и документах), но и годах, предшествующих моему поступлению в университет и о времени после его окончания.
Основное внимание я уделил быту и труду студентов физико- математического факультета Томского государственного университета набора 1939 года.
Воспоминания сокурсников о нашей учебе и о наших замечательных учителях опубликованы в книге «Физики о физике и физиках», вышедшей в 1998 году в Томске в издательстве научно-технической литературы.
Родился я в 1922 году в селе Новый Киструс Рязанской области. Мой отец происходил из торговой семьи, его родители наряду с сельским хозяйством занимались торговлей, имели в селе лавку. Мать-дочь сельского священника. Жили мы в небольшом кирпичном доме, доставшемся отцу в наследство. Эти обстоятельства сыграли свою роль в дальнейшей судьбе нашей семьи. Отец любил сельское хозяйство и несмотря на малоземелье старался вести хозяйство по советам агрономии, выписывал журнал «Сам себе агроном», участвовал на районной сельскохозяйственной выставке. В нашем хозяйстве была обычно корова и свинья, лошади не было, так как отец считал, что лучше попросить соседей провести необходимые на земле работы и рассчитаться за них частью урожая, чем содержать лошадь круглый год.
В 1930 году наша семья подверглась «раскулачиванию». Пришли ночью представители из сельсовета, забрали стулья, кухонную посуду, овчинный тулуп, охотничье ружье. Хотели забрать мою балалайку, но кто-то из комиссии пожалел: « Балалайку-то оставьте ребенку» и оставили.
В марте 1931 года отца мобилизовали на лесозаготовки в соседний район. Примерно через неделю пришли уполномоченные из сельского совета и объявили, что наша семья подлежит выселению и что дается три дня на сборы, причем вещей нужно брать столько, чтобы они поместились на одни сани. На вопрос матери о муже ответили, что он присоединится в пути. Из села было выселено 5 семей. Привезли нас на железнодорожную станцию Ясаково, разместили в двухэтажной школе. Там под вооруженной охраной мы прожили несколько дней, пока не свезли спецпереселенцев из окрестных сел. После этого всех отправили на железнодорожную станцию, где уже стоял состав из товарных вагонов-теплушек («сорок человек или восемь лошадей»). В каждой теплушке по обе стороны от дверей – двухъярусные нары, посредине печь-буржуйка и ведро-параша. Перед отправкой привезли прямо с лесозаготовок наших мужчин. При посадке в вагоны было предложено сдать все остроконечные предметы, оставить только столовые ножи.
Привезли нас в Казахстан, в Алмаатинскую область. Поезд остановили в поле, недалеко от станции Уш-Тобе и всем предложили выгружаться. Примерно через неделю нас на подводах повезли дальше в поселок, состоящий из десятка бараков, в которых раньше, по-видимому, были заключенные. Каждый барак имел длину метров 40, и представлял собой вкопанное на глубину более 1 метра помещение с двухскатной крышей, слева и справа от прохода – сплошные нары. При вселении, уполномоченный на это, справлялся, сколько человек в семье и отмерял на нарах положенную длину (примерно60 см на человека).
Майская жара и скученность возымели свои действия - начались болезни. Я тоже в это время заболел, как выяснилось потом-корью, а меня фельдшер лечил от малярии. Поправился. Борьбу с болезнями начальство решило провести простым и доступным способом – приказало выселить всех из бараков. И вот вблизи каждого из бараков образовался табор. Такая таборная жизнь продолжалась все лето и осень. К зиме были построены при нашем участии саманные одноэтажные дома, куда все и переселились. Дома с земляными полами имели 2 или 3 входа, в каждом помещении обычно размещались 2 семьи. Топливом служил курай – такая крепкая трава. Школы в поселке не было и моя тетя – учительница из села Старый Киструс приехала за мной. Там в 1933 году я окончил начальную школу. В это время отцу разрешили съездить за мной, и с тех пор мы жили вместе.
В марте 1938 года, когда я учился в 9 классе – снова вагоны-теплушки. Нас, спецпереселенцев, отправили в г. Риддер (Лениногорск), а на наше место привезли с Дальнего востока корейцев. Поместили нас в бараке в комнату, где уже была семья из 5 человек, отдельная комната появилась у нас примерно через год. В Риддере я окончил среднюю школу и отправил документы в Томский государственный университет для поступления на физико-математический факультет.
Через некоторое время я получил приглашение прибыть в университет к 28 августа 1939 года (у меня был диплом с отличием, поэтому вступительные экзамены не сдавал).
Так как паспорта у меня не было, мне пришлось, попросить велосипед у знакомых и съездить за 30 км в комендатуру узнать, как быть. Мне сказали, что если они получат подтверждение, что, я принят, то они вышлют соответствующий документ. И вот я в Томске. Сдав вещи в камеру хранения, пошел искать университет. От вокзала по булыжной мостовой через пустырь (там, где сейчас площадь Кирова) дошел до ул. Киевской. Здесь меня поразило обилие зелени на нынешнем проспекте Кирова. Когда я подошел к воротам университета и увидел его, меня охватило нешуточное волнение – вот он храм науки!
Нас, прибывших физматчиков и геологов, поселили в общежитие на ул. Никитина 17, позднее мы переселились на ул. Советскую 106. Через некоторое время меня пригласили к ректору. Когда я вошел в кабинет, ректор - Яков Дмитриевич Горлачев, просматривал лежащие на столе бумаги, (я понял, что там и мои документы). Поздоровавшись, ректор предложил мне сесть, задал несколько вопросов и поинтересовался, есть ли у меня паспорт. Я ответил, что паспорта у меня нет и что в комендатуре поселка мне обещали выслать соответствующий для получения паспорта документ как только они получат подтверждение о моем зачислении. «Ладно, – сказал ректор, - идите, учитесь».
Через месяц пришла справка из комендатуры о том, что я освобожден из трудпоселка и что она служит основанием для получения паспорта. Паспорт я получил, правда, временный.
Начались занятия. Они проходили в главном корпусе, в актовом зале научной библиотеки, в сибирском физико-техническом институте и на ул. Никитина 17.
Сначала нам был непривычен, по сравнению со школьным, темп занятий, потом мы постепенно освоились.
Я и многие студенты нашего курса старались прорабатывать прослушанные лекции в тот же день (занятия проходили обычно в первую половину дня). Пообедав, мы шли в читальный зал, обкладывались книгами и занимались в основном до закрытия зала. После такой проработки материала я иногда замечал, что такой – то лектор, немного изменив порядок изложения или чуть-чуть добавив что-то, сделал бы материал более понятным и интересным.
Обедали мы обычно в столовой общежития - пятиэтажки на ул. Никитина 4 (до таких слов как общага, пятихатка, стипон, универ. студенты в то время еще не додумались).
Говорили, что столовая эта была лучшей студенческой столовой в городе. Помещалась она в полуподвальном помещении общежития. Купив в кассе талончики на выбранные блюда, садились за накрытые белыми полотняными скатертями столики. Подходила официантка. Собирала с 2-х – 3-х столов талончики и постепенно приносила заказанное. Время ожидания я обычно использовал для занятий английским языком – читал рассказы в книжках «Easy reading Series». Посуду после обеда уносить не требовалось.
Наше общежитие на ул. Советской 106, двухэтажное деревянное здание старинной постройки, можно было охарактеризовать словами: чисто, светло, тепло и тихо.
В то время, когда мы были на занятиях, технички мыли полы в коридорах и в комнатах, в холодное время года истопники топили дровами круглые печи-голландки. Технички же брали в стирку наше белье за весьма умеренную плату. На все общежитие были одна гитара, одна мандолина и один патефон. Был в общежитии небольшой буфет, продукты и блюда завозились из университетской столовой. Кипятильник «Титан» снабжал нас утром и вечером кипятком. В общежитии не было ни одной электроплитки, они просто были не нужны.
В первые же дни занятий многих наших первокурсников стали призывать в армию – была отменена отсрочка от призыва для студентов и призывной возраст был снижен с 21 до 18 лет. Поскольку на нашем курсе парней было намного больше, чем девушек, призвана была примерно 1/3 часть курса.
На втором курсе многим нашим второкурсникам пришлось оставить учебу. Была введена плата за обучение, и стипендию стали назначать только успевающим на «хорошо» и «отлично». Из принятых на первый курс 250 человек осталось чуть более 50. Так мы жили и учились до того памятного дня 22 июня 1941 года.
Двадцать второго июня мы с Женей Брысневым были в читальном зале научной библиотеки, готовились к очередному экзамену по математическому анализу. В полдень отправились в столовую пообедать и, возвращаясь в библиотеку, узнали о начале войны – внезапном нападении фашистской Германии на нашу страну. То, что фашисты готовятся к войне, мы знали, но не могли и подумать, что война начнется так скоро, так неожиданно и будет такой долгой, такой кровопролитной и разрушительной.
В библиотеке читатели сдавали книги, и мы, сдав учебники, отправились домой в общежитие. В это время в университетской роще около мединститута шел митинг сотрудников и студентов мединститута. Мы тоже присоединились. На митинге было принято решение не уезжать студентам на каникулы, принять участие в жизни города в такое тяжелое для него время. Затем был митинг на площади Революции. Только к вечеру мы добрались до общежития и все жильцы собрались красном уголке. Молча слушали мы сообщения по радио о заявлении В.М. Молотова. Становилось ясно, что Родина в опасности. На другой день, вернувшись после экзамена (сдали на «отлично») в общежитие, узнали, что оно реквизировано, кажется, под сборный пункт для призывников и что нам подлежит немедленное переселиться на частные квартиры согласно выданным тут же ордерам. Взяв свои нехитрые пожитки, мы (я, Женя Брыснев и Виктор Уткин-Севостьянов) отправились на назначенное нам место жительства на ул. Красноармейской 41. Поскольку было тепло, нас поселили в чуланчике.
Через некоторое время по приглашению двух интеллигентных бабушек, у которых жил один наш студент, мы переселились в их квартиру на Нечевском переулке, где нам была предоставлена большая комната. Здесь мы прожили до самой отправки в колхоз. Первым поручением от военкомата была разноска повесток. Делали мы это обычно ранним утром, в течение нескольких дней. Затем нас направили на охрану грузовиков, собираемых для отправки на фронт. Вооружили нас учебными винтовками с просверленными в патронниках отверстиями, правда, с примкнутым штыком. Машины мы охраняли днем и ночью. Потом снова разносили повестки. В это же время другие университетские общежития и здание биологического института (БИН, ул. Ленина 32) были освобождены под госпиталя. Нам пришлось освобождать институт. Его необходимо было освободить очень срочно, поэтому велели работать днем и ночью. Помню, во время ночной работы без света, было побито много стеклянной посуды.
Посылали нас также на разгрузку барж. Однажды мы разгружали баржу с зерном, а на ней был привезен небольшой гусеничный трактор. Трактор нам мешал разгружать зерно, поэтому мы решили спустить его на берег. Убедившись, что в баке нет горючего и отсоединив на всякий случай провода от магнето, я методом проб нашел соответствующую передачу, после чего, вращая поочередно пусковую рукоятку, мы заставили трактор двигаться. Так мы бы его и спустили на берег, но тут появился хозяин трактора, принес горючее и закончил спуск обычным способом.
Дальше нас ждала работа на полях Туганского района. По приказу ректора в колхозы были направлены бригады студентов с 23 июля по 1 ноября. Мы - четверо студентов физмата: Женя Брыснев, Виктор Уткин-Севостьянов, я и Люба Хомякова (она вскоре уехала) и 20 студентов геолого-почвенно-географического факультета (А. Земцов, А. Камышный, Г. Мулявин и др) работали в колхозе «Просвет тайги»в деревне Прутковка.
Сенокос, копка силосных ям, уборка зерновых, молотьба, уборка картофеля – вот далеко не полный перечень наших занятий. Работы хватало всем. Иногда приходилось работать и ночью, чтобы полнее использовать трактор. Днем на пахоте, а ночью как двигатель для молотилки.
Недели через две после нашего приезда, проходя мимо кузницы, я увидел колхозного тракториста–кузнеца, занимающегося ремонтом. Немного познакомившись, я предложил ему свою помощь. Председатель колхоза, узнав об этом, очень обрадовался, что нашелся студент, соображающий в слесарном деле и в технике. С тех пор я стал помощником тракториста и обслуживал трактор и молотилку. А когда тракториста вызвали в военкомат, председатель обязал меня продолжать молотьбу, а потом перейти на пахоту, так что я стал трактористом. Через несколько дней колхозный тракторист вернулся. К нашему отъезду колхозники решили сварить пиво и замочили мешок ячменя, но тут пришло распоряжение из университета выехать 14 октября. Там тоже нужны были рабочие руки. Пива мы не дождались.
После возвращения в Томск, нас поселили в двухэтажном деревянном здании на Фрунзе 24. Примерно раз в месяц комендант общежития направлял студентов на санобработку для борьбы с распространителями сыпного тифа. Получив кусочек хозяйственного мыла размером со спичечную коробку, мы шли в баню на ул. Герцена 48. Пока мы мылись, наши белье и одежда жарились в специальной камере. О прохождении этих процедур выдавали справки.
Сразу же по приезду мы начали работать по освобождению главного корпуса университета. На нашу долю выпало перевозить гербарий. Тяжеленные шкафы сначала освобождали от коллекций, потом спускали вниз, грузили на подводы, подвозили к научной библиотеке и заносили на 2-ой этаж в актовый зал. В здании главного корпуса разместился оптико-механический завод из Красногорска. Завод быстро наладил производство и выпускал продукцию до лета 1943 года, до возвращения в Красногорск. Наряду с работами по освобождению главного корпуса проводились воскресники по строительству железно-дорожных веток от Томска-2 до завода «Шарикоподшипник» и от станции Томск-1 до завода электромеханического (ТЭМЗ) и до строящейся станции ГРЭС-2. В воскресниках принимал участие весь коллектив университета. Работу начинали в 8 утра и работали до 4-6 часов вечера. На обед мы обычно получали батон и кусок колбасы или банку крабов на троих. Эти работы только назывались воскресниками, на самом деле их было иногда несколько за неделю. Учебный день начинался тогда с 4 часов вечера. Когда мы приехали из колхоза, в Томске уже были введены хлебные и продовольственные карточки. Хлеб – 400 граммов в день по карточке можно было получить только в том магазине, к которому она была «прикреплена». Продовольственную карточку мы отдавали в университетскую столовую (ул. Карташева недалеко от ул. Красноармейской), в обмен получали столовскую карточку, имевшую талончики «завтрак», «обед», «ужин» на каждое число месяца. В столовую мы ходили в основном обедать, часто пропускали завтрак и ужин, основу которых составлял чай. Фаянсовая посуда, металлические ложки и вилки были переданы в госпиталя в начале войны. В столовой использовались глиняные миски и деревянные неокрашенные ложки. Вилок не было.
В учебные планы нашего курса были введены лекции по сельскому хозяйству и военной подготовке (140 час). Нам казалось, что, находясь в армии, мы принесли бы больше пользы, поэтому мы всей бригадой подали заявление о призыве. В военкомате нам пояснили, что сейчас главная задача хорошо учиться, а если возникнет необходимость, мы сами вас призовем. Периодически нас вызывали, но после прохождения комиссии оставляли.
В городе ощущалась нехватка рабочих рук, и почти все студенты нашего курса работали на разных предприятиях города, что давало кроме морального удовлетворения от работы для фронта некоторое дополнение к стипендии и увеличение нормы хлеба до 600 граммов.
Наша бригада студентов 3-го курса физмата работала в литейном цехе ТЭМЗа заливщиками чугуна. С утра формовщики на полу цеха формовали в опоках изделия, а мы приходили во второй половине дня для заливки. Чугун выплавлялся в печи-вагранке. При готовности вагранщик отдалбливал отверстие-летку, и чугун лился по желобу, под которым стояли ковши, а мы-подвое на каждый ковш, подставляли их один за другим под струю чугуна и, наполнив, быстро, почти бегом, несли их к опокам.
После трех или четырех ковшей вагранщик ловким движением затыкал конической глиняной пробкой отверстие печи до следующей плавки. Ковш имеющее внутри огнеупорную обмазку большое ведро, вставленное в кольцо с двумя прикрепленными в противоположные стороны стержнями длиной 60-70 см. Передний заливщик нес ковш за конец стержня одной рукой, а сзади идущий-двумя руками – на конце заднего стержня имелась перекладина с двумя ручками на ширине плеч, что позволяло управлять ковшом при работе. Таким способом отливали корпуса 50-ти миллиметровых мин, затем освоили отливку корпусов 120 миллиметровых мин в металлических формах – кокилях.
Сначала у нас не было никакой спецодежды и обуви, работали в том, в чем ходили на занятия. Однажды во время заливки капля чугуна попала мне на ботинок, проникла внутрь и оказалась между пальцев. Пришлось дождаться конца заливки и вытащить эту величиной с маленькую горошину каплю. После обработки в медпункте ожог быстро зажил. Через некоторое время мы получили брезентовые костюмы и валенки.
Иногда требовались грузчики на хлебозавод, располагавшийся тогда в здании биржи на пл. Ленина, и мы, если было время, подряжались на разгрузку барж, чтобы заработать килограмм хлеба. Из трюма баржи с мешками муки на плече нужно было, поднявшись по трапу на борт и спустившись по сходням на берег, нести свою ношу вверх по склону на хлебозавод. За 25 мешков, доставленных таким образом, нам выдавали один килограмм хлеба. Кроме того, можно было получить порцию лапши, которую наливали в переходящие из рук в руки жестяные формы для выпечки хлеба.
Чтобы обеспечить университет углем, нужно было послать в Кузбасс рабочую силу. И вот нашу бригаду физмата посылают на станцию Проектная.
Приехали, помню, вечером, директор шахты повел нас в столовую. Заведующий столовой развел руками: «Кормить вас нечем, поздно пришли. Могу выдать по селедке на брата». Так с селедками (или селедкой) в руках мы и разошлись по отведенным нам квартирам. Несколько дней мы работали на отгрузке угля – кидали уголь совковыми лопатами на платформы и в крытые вагоны. Потом пришел начальник шахты и убедительно просил перейти на работу в шахту откатчиками угля. На другой день мы уже приступили к новой работе и работали откатчиками почти месяц до самого отъезда. Штольня шахты начиналась на крутом склоне у речки, здесь и был вход в шахту. На расстоянии около 100 метров был ствол шахты, через него поднимались вагонетки с углем с помощью двух лошадей, вращающих подъемник. Мы катали вагонетки (размером с большой письменный стол) с углем от забоя до ствола шахты на расстояние около километра и увозили пустые назад. На одну вагонетку полагалось 2 откатчика. Рельсовый путь кое- где имел «ухабы», и вагонетки иногда сходили с рельс. Никакого электричества в шахте не было, не было и у нас электрических ламп. Нас снабжали керосиновыми, безопасными лампами Дэви (помню, рисунки таких ламп были в учебниках по химии). Как-то, мы сидели, отдыхали около ствола шахты, в десяти метрах от нас обрушилась кровля. Хорошо, что там никого с вагонеткой не было. Один раз приезжал на шахту наш ректор, поинтересовался, как идут дела и дал нам 100 рублей на мелкие расходы.
Работать и учиться было конечно трудно, пропуски занятий привели к тому, что я не укладывался в сессию. Привыкнув готовиться основательно, я много, больше, чем это предусмотрено расписанием, тратил время на подготовку и сдавал экзамены вне расписания с большим опозданием, но оценки получал всегда отличные. Однажды получилось так, что после сессии у меня не были сданы 2 экзамена и зачет, а скоро уже следующая сессия. На совете факультета (помниться это было вечером при свете керосиновой лампы) рассматривался вопрос о моем отчислении. На мою защиту встал доцент Е.Д. Томилов: «Здесь нужно как следует разобраться. Неделю назад я принимал экзамен у Антипова по теоретической механике и остался очень доволен его ответом, он даже свою теорему для системы материальных частиц придумал, я поставил ему отличную оценку». Е.Д. Томилова поддержал московский профессор К.Л. Баев. На другой день наш декан Н.А. Прилежаева повела меня к проректору В.А. Пегелю. После короткого ознакомления с моим делом проректор заявил:
-«Так он же не хочет учиться!» На что Наталья Александровна ответила: « Как же не хочет учиться, если сдает экзамены один за другим на отлично, я уверена, что он так же отлично справиться со своей задолженностью».
Мне было предложено написать обязательство со сроками сдачи экзаменов. Вопрос об отчислении был снят.
Запомнились мне два экзамена. Экзамен по курсу дифференциальных уравнений был в моей сессии последним, и я готовился к нему не так основательно, как всегда. Сидел, готовился к ответу целый час, во всем разобрался и понял, что только одно место в теореме остается не ясно. Последняя фраза при доказательстве одной теоремы должна быть такой: «Этот определитель равен нулю, так как…., поэтому так-то и так». А вот, что стоит за точками, никак не мог догадаться. Пошел отвечать, и, конечно же, после фразы: «Этот определитель равен нулю» последовал вопрос Евстолии Николаевны Аравийской: «А почему этот определитель равен нулю?» И тут моя голова, трудившаяся все время неосознанно над этим вопросом, выдала нужный ответ безо всякой задержки. Оценка - отлично. Бывает же такое!
Помню так же экзамен по педагогике. Сдавал я его при свете коптилки, электричества часто не было. Наши учителя во мне не ошиблись, все экзамены я сдал и получил, в конце концов, диплом с отличием.
Весной 1943 года пятиэтажка была возвращена университету. И тут не обошлось без нашего участия: для пуска системы отопления нужно было заполнить водой бак на чердаке здания. Было задание – каждому поднять на чердак из кочегарки по 30 ведер воды. После работы мы получили со склада университета по килограмму соленой говядины.
Летом мы целый месяц были заняты колкой дров за рекой в дачном городке. Нам выдали со склада пшено, немного масла и килограммов 20 все той же солонины. Говядина была с душком, и мы несли ее в мешке вдвоем на палке до паромной переправы, удивляя всех прохожих (там позднее был построен понтонный мост). На пароме мы расположились с мясом так, чтобы ветер дул в сторону реки. Прибыли мы в дачный городок, где нас поместили в одной из двухэтажных дач. В лесу стояли штабеля из метровых чурок, мы должны были их расколоть на 2 или 4 полена в зависимости от диаметра чурки и снова сложить в поленницы.
Конец лета и осени мы провели на подсобном хозяйстве университета в деревне Конинино – строили овощехранилище. Раза два члены нашей бригады получали по поллитра разливной водки. Ее наливали на складе университета в принесенные нами бутылки. Мы затыкали их свернутыми из бумаги пробками и шли прямехонько на базар и продавали ее за 120 рублей. Этого хватало почти на полведра картошки. После работы на подсобном хозяйстве ректорат выделил каждому члену нашей бригады по 2 мешка картошки и по 30 кг проса. Картошку мы получили в Томске, а за просом нужно было ехать в Конинино на поезде и еще километра три идти пешком. На обратном пути мы чуть не опоздали к поезду, так как с тридцатикилограммовой ношей шли медленно, то и дело проваливаясь в снег. Если бы мы опоздали, нам пришлось бы ждать поезда целые сутки, а его остановка была прямо в поле.
На другой день мы повезли просо на санках на крупорушку на Черемошники. Там нам сказали, что крупорушка не работает и что можно только смолоть просо в муку, но предварительно его нужно просушить и провеять. Для последней операции мы использовали тополь, растущий у ворот общежития и ветер при открытых воротах. Один из нас забирался на тополь и сыпал подаваемое ему просо на расстеленные на снегу одеяла. После этого наше просо смололи. А какие вкусные лепешки получались из этой просяной муки! Рецепт был прост: мука, вода, соль и пеклись они без масла.
Получили мы как-то синие американские рубахи с фирменной надписью (сейчас назвали бы их джинсовками), а после постройки второго овощехранилища ректорат выделил нам по отрезу шевиота защитного цвета. Мы сшили себе костюмы и ходили все зеленые как кузнечики.
В конце весенней сессии 1944 года у нас по плану были 2 госэкзамена. Первый экзамен по физике мы сдали в срок, а вот со вторым экзаменом произошла задержка. Сидим в комнате общежития, готовимся, читаем первоисточники, конспекты. Через день госэкзамен по основам марксизма-ленинизма. Неожиданно заходит ректор. Поздоровавшись, оглядывает комнату. «Что-то у вас плохо побелено?» «Яков Дмитриевич, - отвечаем,- мы недавно поселились, вот сдадим госэкзамены и все исправим». «Ну вот что, экзамен подождет, сейчас нужно срочно построить второе овощехранилище, опыт у вас уже есть. Поедете в Конинино завтра, так что собирайтесь, а экзамен сдадите после». Наши объяснения, что готовились к экзамену больше недели и вроде бы лучше сначала сдать, а потом ехать, не были приняты. Овощехранилище мы, студенты физмата, построили, потом сдали госэкзамен и получили дипломы. Как-то много лет спустя, после рассказа о жизни студентов нашего набора 1939 года, во время войны один студент удивленно воскликнул: «Борис Алексеевич, а когда же вы учились?».
- Я сам теперь удивляюсь когда, но факт остается фактом, несколько наших выпускников получили дипломы с отличием, троечников не было ни одного. Выпускной вечер был в столовой пятиэтажки. Ректорат выделил кое-какие продукты и спирт, который потом разводился в разных пропорциях. Помню, на вечере были и наши профессора – Мария Александровна Большанина и Владимир Дмитриевич Кузнецов.
Первого сентября 1944 года ректор издал отдельный приказ (№117-с) о работе студентов физмата и спецфака во время Великой Отечественной войны. Он начинался так (стиль и орфография сохранены): «Окончившие в 1944 году студенты физико-математического и специального факультетов, особенно в годы Великой Отечественной войны, не только добились высоких учебных показателей и общественной работы в университете, но и на протяжении всех лет в летние месяцы показали себя подлинными патриотами нашей Великой Родины и своего alma mater – Томского государственного университета. На все призывы ректората и партийного бюро университета студенты физмата и спецфакультета единодушно и организованно откликались и с честью выполняли даваемые им поручения, проявляя при этом подлинный трудовой героизм»
Далее в приказе перечислялись все выполненные нами работы, и приводился список 23 выпускников физмата и 9 выпускников спецфака, которым «объявить благодарность с занесением в личное дело и представить Народному Комиссару Просвещения для премирования».
Нескольким выпускникам нашего факультета, в том числе и мне, было предложено поступить в аспирантуру. С ноября 1944 года я и мой однокурсник Анджело Ботаки –аспиранты у доцента А.Б Сапожникова. Была еще одна поездка недели на две в Кузбасс для отгрузки угля для университета.
Запомнился День Победы 9 мая: масса народа на площади Революции и на прилегающих улицах, играют духовые оркестры, то здесь, то там возникают песни, люди танцуют. Вот она Победа, которую так ждали! В пятиэтажке кроме студентов жили теперь аспиранты и преподаватели. В отличие от довоенного общежития на Советской 106, здесь почти в каждой комнате была электроплитка, в большинстве самодельная, нередко выполняющая роль не только кухонного очага, но и отопителя. В коридорах нередко ощущался запах разогретой резины: электропроводка не была рассчитана на такую нагрузку. Удивительно, но пожаров из-за проводки не было.
В октябре 1945 года мы – я и Валентина Александровна Зенчева, выпускница Томского университета, оставленная ассистентом на кафедре профессора М.И. Кучина, зарегистрировались. Регистрация проходила очень просто: вы предъявляете паспорта и тут же получаете на бланке из бумаги, похожей на газетную, свидетельство о браке. Никаких свидетелей не требовалось.
После ареста профессоров геологов, в том числе и профессора М.И. Кучина, его кафедра была закрыта, и жена перешла на работу ассистентом на кафедру неорганической химии, потом на кафедру почвоведения.
В январе 1948 года закончился срок моей аспирантуры, диссертацию я еще не успел представить. По приказу ректора все окончившие аспирантуру направлялись на работу согласно присланным из министерства предписаниям.
Я должен стать ассистентом кафедры электромагнитных колебаний ТГУ, но что-то там не сработало, и я по представлению своего руководителя А.Б. Сапожникова был зачислен временно старшим научным сотрудником лаборатории дефектоскопии СФТИ. В это время мы с женой и полуторагодовалым сыном жили в одной из комнат общежития (12 м2).
В мае, получив паспорта,  к нам приехали из казахстанской ссылки мои родители. Нам казалось, что несмотря на тесноту, станет лучше – есть кому смотреть за ребенком, и мы можем спокойно работать, а там постепенно решится жилищный вопрос. Но тут опять сказались обстоятельства. В конце июня меня пригласил заместитель директора СФТИ К.В. Водопьянов, не теряя время на разговор, он сказал: «Мы вас принимали временно, теперь увольняем, ищите себе работу главным образом преподавательскую»
Кто-то из знакомых мне сказал, что в политехнический институт требуются ассистенты-физики, чуть ли не больше десятка вакансий. Подал документы. Когда я зашел через некоторое время узнать результат, мне их вернули со словами: «Вакансий нет», а на заявлении была резолюция «зачислить».
После этого я обратился в транспортный институт – там кафедрой физики заведовала профессор М.А Большанина. Она, конечно, хорошо знала меня как студента и как аспиранта. Была знакома с моей автобиографией и сказала прямо: «Знаете, Борис Алексеевич, я с большим удовольствием взяла бы вас на кафедру, но вы не пройдете». Тут я стал понимать, что путь в вузы мне закрыт и обратился в техникум. Физики, оказалось, были везде нужны, но без предоставления жилья. И тут мне помог наш лекционный ассистент Е.И. Тимаков: «Поезжайте в дачный городок, там лесотехникуму срочно нужен физик». Не теряя времени, я отправился туда. Директор техникума И.И. Панарин после краткого знакомства заявил: «Завтра же дадим машину, переезжайте, квартирой обеспечим». 29 августа мы переехали, и с 1 сентября 1948 года я преподаватель физики и электротехники, позднее добавился курс электрооборудования лесозаготовок.
Жена работала в университете, и ей приходилось добираться на работу и с работы через пойму реки Томь и лодочную переправу около старой электростанции или у пристани летом, а зимой – по льду реки. Так продолжалось долгих четыре года. В 1950 году у нас родился второй сын. Облегчение наступило в 1952 году: лесотехникум был переведен в город, мы получили квартиру. В 1953 году вернулся из ссылки профессор М.И. Кучин. Став заведующим кафедрой оснований и фундаментов строительного института, пригласил мою жену Валентину Александровну на кафедру, где она работала старшим преподавателем до ухода на пенсию.
В апреле 1956 года директор лесотехникума сообщил мне, что ему позвонили по телефону и просили передать мне, чтобы я зашел в СФТИ и обратился к В.Е. Зуеву. Владимир Евсеевич рассказал вкратце о новом направлении в исследованиях лаборатории спектроскопии – об оптике атмосферы и спросил о моем согласии работать в этой области. Еще бы! Позднее я узнал – это была инициатива профессора Н.А. Прилежаевой. После восьмилетнего перерыва я снова в СФТИ в должности старшего научного сотрудника. В 1962 году была открыта кафедра оптикоэлектронных приборов ТГУ, и я стал старшим преподавателем, а затем после защиты новой диссертации - доцентом кафедры. В этой должности я работал до ухода на пенсию.
Судьба моего товарища по аспирантуре Анджело Ботаки была похожа на мою, правда он представил диссертацию в срок. В университете прошла защита, но ВАК ее не утвердил, ссылаясь на недостаточность материала. Отец Анджело – итальянец, был выслан из СССР в 1937 году, мать - простая русская женщина. После такой защиты Анджело устроился преподавателем физики в 9 –й школе, где работал до середины50-х годов, затем ассистентом в политехническом институте, а после защиты новой диссертации – доцентом.
Как - то в семидесятые годы один студент при разговоре о Великой отечественной войне сказал: «Знаете, Борис Алексеевич, эти события мне представляются такими далекими, о них редко вспоминают». А мне кажется, что в настоящее время таких представлений о прошлом гораздо больше, и мы должны приложить все усилия, чтобы события тех лет и люди, воевавшие на фронте, и трудившиеся в тылу, не были забыты.